Неточные совпадения
— «Вы бы должны уважать мертвых, — скажет папа, — вы были причиной его
смерти, вы запугали его, он не мог перенести унижения, которое вы
готовили ему…
— Все-таки ничего не раскрыли, — подхватил Кнопов, — и то ведь, главное, досадно: будь там какой-нибудь другой мужичонко, покрой они
смерть его — прах бы их дери, а то ведь — человек-то незаменимый!.. Гений какой-то был для своего дела: стоит каналья у плиты-то, еле на ногах держится, а
готовит превосходно.
Не хотите ли, чтоб я послала ваше сочинение к Павлу Николаичу, который, после
смерти моего покойного мужа, хочет, кажется, ужасно с нами поступать…» Далее Калинович не в состоянии был читать: это был последний удар, который
готовила ему нанести судьба.
Гурмыжская. Не знаю. Я его
готовила в военную службу. После
смерти отца он остался мальчиком пятнадцати лет, почти без всякого состояния. Хотя я сама была молода, но имела твердые понятия о жизни и воспитывала его по своей методе. Я предпочитаю воспитание суровое, простое, что называется, на медные деньги; не по скупости — нет, а по принципу. Я уверена, что простые люди, неученые, живут счастливее.
Мой милый генерал Трахов тоже
готовил себя к
смерти.
Татьяна Васильевна обиделась, не стала более участвовать в деятельности Общества и услаждала себя только тем, что читала журналы духовного содержания и
готовила себя к
смерти.
Всё равно… они все ведут к
смерти; — но я не позволю низкому, бездушному человеку почитать меня за свою игрушку… ты или я сама должна это сделать; — сегодня я перенесла обиду, за которую хочу, должна отомстить… брат! не отвергай моей клятвы… если ты ее отвергнешь, то берегись… я сказала, что не перенесу этого… ты будешь добр для меня; ты примешь мою ненависть, как дитя мое; станешь лелеять его, пока оно вырастет и созреет и смоет мой позор страданьями и кровью… да, позор… он, убийца, обнимал, целовал меня… хотел… не правда ли, ты
готовишь ему ужасную казнь?..
Точно оголила его
смерть, которую
готовили для него люди, оторвала от пышности и внушительного великолепия, которые его окружали, — и трудно было поверить, что это у него так много власти, что это его тело, такое обыкновенное, простое человеческое тело, должно было погибнуть страшно, в огне и грохоте чудовищного взрыва.
И к чему очень уж много делов затевать, коли всё равно умрёшь? Для чего
готовим себя, ежели гольём жизнь-то взять? Для
смерти… С чем пойдём пред лицо господа? Вот душа-то и напоминает: встрепыхнись, дескать, человек, потому что час твой тебе неведом… Господи, помилуй!»
Судьба, видимо, разделяла его мнение, что он недостаточно наказан — она
готовила ему удар, горший и мучительнейший, нежели
смерть от руки разъяренных бунтовщиков.
Она
готовила ему известие о
смерти любимого им существа — Марьи Валерьяновны Зыбиной, урожденной Хвостовой, этой безвременной
смерти, сопровождавшейся годами муки и несчастий.
Жизнь приобретает особую прелесть накануне
смерти. Ему не приходило и в голову, что сладко спящий горбун
готовит ему горе, которое будет более тяжелым, нежели та кабала, в которой он держал его в течение века. Это горе, если он не узнает его при жизни, заставит повернуться в могиле его старые кости.
Он
готовил опьяненному убийствами царю новую кровавую забаву, решив, что после
смерти «старого князя», как называли современники Владимира Андреевича, наступила очередь и для окончательной расправы с его мнимым сообщником, князем Василием Прозоровским, временно как бы забытым в мрачном подземелье одной из слободских тюрем.
Раньше — он мало знал свои родные места, Гимназистом приезжал только на вакации; да и то в старших классах брал кондиции,
готовил разных барчат в юнкерское училище или подвинчивал их насчет древних языков и математики. Студентом на зимние вакации не ездил, а летом также брал кондиции, в последние два года, когда, после
смерти отца, надо было прикончить дело, которым держались их достатки.
Не могу иначе как смирением назвать чувство, которое вместе с холодом от реки легким ознобом проникло в меня… нет, не знаю, как это случилось, но от самых вершин мудрости и понимания, на которых я только что был, я внезапно спустился в такой трепет, в такое чувство малости своей и страха, что пальцы мои в кармане сразу высохли, застыли и согнулись, как птичьи лапы. «Струсил!» — подумал я, чувствуя жестокий страх перед
смертью, которую
готовил себе, и забывая, что гирьки я бросил раньше, и от самоубийства отказался раньше, нежели почувствовал страх.